Выпускник в 1958 году прославленной МСХШ (Московской средней художественной школы), из которой, по справедливым словам художника Александра Юликова, «вышел почти весь цвет официального и даже неофициального советского искусства», обучавшийся затем в 1959–1962 годах в Московском государственном высшем художественно-техническом училище (на тот момент б. Строгановское), Юлий Перевезенцев уже в 1960-е годы стал полноправным представителем элитного эшелона отечественной станковой графики (ее отчетливые признаки можно, кстати, усмотреть даже в его немногочисленных книжных циклах). Концентрируясь тогда в основном на камерных натюрмортных мотивах и нередко очень миниатюрных изображениях («рыба», «яблоко», «клетка», «череп», «башня»), Перевезенцев со временем расширяет тематический и сюжетный репертуар, активно впуская в свои композиции чистое и завораживающее пространство белого листа и нередко насыщая разворачивающиеся в них условные сцены-фантасмагории напряженной универсально понятой психологической драматургией.
На протяжении следующего десятилетия его можно считать ярким выразителем новых эстетических идеалов молодых тогда художников-семидесятников с их жаждой познать глубинную природу художественного творчества, стремлением к сложной перекрестной и многослойной образной метафорике, метафизическим алогизмам и парадоксам развития пластической и сюжетной составляющей в картине, желанием основательно погрузиться в неисчерпаемую творческую кладовую мирового искусства. В это время Перевезенцев неустанно варьирует мотивы изображения мастерской, художника и модели, карнавала, лунной ночи, окна, рощи, калеки, пророка… При этом в его работах происходят странные тревожно необъяснимые и часто экспрессивные метаморфозы: женские и мужские персонажи слетают с картин и подоконников мастерской, устремляясь в разреженное небесно-воздушное, лесное или сельское пространство, и оказываются неожиданно сидящими на деревьях или стогах, пустые птичьи клетки формируют причудливые постройки и целые города, а хрупкие или, наоборот, кряжистые деревянные башни разлетаются или кренятся под напором внезапно налетевшего вихря…
Тесно связанные с жизненными почти «дневниковыми» впечатлениями мастера и его обостренным исповедальным настроением, подобные композиции, по сути, являются отстраненно философским созерцанием глубоко личностных воображаемых героев и ситуаций. Не случайно один из выдающихся знатоков искусства отечественной и зарубежной графики Ю.Я. Герчук так убедительно характеризует рисунки и офорты Перевезенцева: «Это романтические фантазии, а не объективные образы зримого мира. Даже в традиционно натурных жанрах, таких как натюрморт, художник остается верен этому эмоционально напряженному романтическому переживанию мира, не столько извлекаемому из вещей, сколько воплощающемуся, реализуемому в них». (Герчук Ю. Юлий Перевезенцев // Советская графика’77. М., 1979. С. 84.) Хотя сам Перевезенцев, по свидетельству его многолетнего друга – художника Александра Рюмина, пытался систематизировать последовательное развитие тем и образов своей графики, утверждая, что в 1970–1980 у него преобладали «романтические, фигуративные офорты, рисунки, литографии», в 1980–1990 – «фантастические архитектурные конструкции, офорты, рисунки, литографии, акварели», в 1990–2000 – «нефигуративные работы, цветная графика», а в 2000-е – «спиралеобразные графические конструкции», но на самом деле искусство Юлия Перевезенцева отличается удивительной цельностью, неизменной взаимопроницаемостью и вариативной повторяемостью сюжетов и мотивов, насыщенных атмосферой тотального экзистенциального одиночества. Не случайно один из его любимых поэтов-символистов Рильке, вдохновивший целый ряд графических серий мастера, оставил нам такие абсолютно конгениальные искусству московского художника строки: «Деревья складками коры / Мне говорят об ураганах, / И я их сообщений странных / Не в силах слышать средь нежданных / Невзгод, в скитаньях постоянных, / Один, без друга и сестры. // Сквозь рощу рвется непогода, / Свозь изгороди и дома, / И вновь без возраста природа. / И дни, и вещи обихода, / И даль пространств – как стих псалма».
Наподобие того, как сложно проследить эволюционную тенденцию творчества Перевезенцева, весьма непросто найти ему строго определенное место в том закономерно и, в общем, обоснованно предложенном искусствоведом Г.В. Ельшевской разделении внушительного корпуса российских графиков 1970–1980-х годов на «пластиков» и «метафористов». (Ельшевская Г. Новый альбом графики. М., 1991. С. 5.) Придавая большую роль подчас эфемерно проложенной, но по-своему все равно тонально внятной штриховой или очерковой линии графитного/тушевого рисунка или офортной иглы, он упорно склонен создавать метафорически искрометные графические «миражи» как одну из своих устойчивых образных мифологем, часто фигурирующих в названии работ. А еще Юлий Перевезенцев занимает неизменно прочную позицию в той рафинированной прослойке графиков – «тонкачей», к которой можно смело причислить Николая Попова, Юрия Ващенко, Виктора Апухтина, отчасти Бориса Кочейшвили, Дмитрия Лиона и других, отстаивающих в своем творчестве самые высокие стандарты русского искусства. Причем искусства, занимающего подвижную неоднозначную нишу между официальным соцреализмом и порой провокационно экспериментальным полем советского андеграунда, которое умудряется интеллигентно и ненавязчиво, но, впрочем, решительно дистанцироваться от обоих названных феноменов.
Елена Грибоносова-Гребнева
